Геннадий Омельченко – был художник такой глубины, масштаба и очарования, под влияние которых сложно не попасть. Увлеченный своим делом искатель, он, достигнув результатов в одном, самозабвенно погружался в новое. Его историю нельзя разложить на классическую повествовательную схему «завязка-кульминация-развязка», она предстает скорее спиралью, раскручивающейся виток за витком и охватывающей все большее пространство. Размышляя о проделанном им пути, невольно задаешься вопросом: а имеешь ли вообще право вообще что-либо писать, прилаживать собственную оптику, если взгляд будет направлен снизу вверх?
Как бы ни стоял вопрос соразмерности масштабов, остается насущный труд по изучению, описанию и анализу работ художника.
Эволюция стиля автора была неразрывно связана с интересом к истории искусства. В его профессиональных трансформациях, особенно нескольких последних десятилетий, разворачивалось исследование XIX-XX веков. Познавая новое на практике, он усваивал и присваивал изобразительные методы мастеров модернизма. В студии художника можно было увидеть все «программные» для него работы, что-то вроде контрольных точек, к которым всегда можно вернуться. Этот постоянное изменение подхода обусловлено позицией Омельченко, который любил цитировать слова Ольги Розановой: «Нет ничего в Мире ужаснее неизменного Лика Художника».
Конечно, применяя термины «авангард», «модернизм», «абстрактная живопись» к работам приморского художника, нельзя забывать, что они выделены западными историками искусства и имеют опосредованное отношение к местному контексту.
Сама история модернизма в его каноническом понимании ограничивается Северной Атлантикой. И все же, даже пребывая в ином культурном и временном пространстве, сложно избежать соблазна проводить параллели.
Один из первых теоретиков модернизма А. Барр считал, что бунт художника – залог смены стилей в истории искусства на протяжении всей его истории. Кажется, это справедливо и для Омельченко: стимулировать постоянные трансформации ему позволял отмеченный А. Лобычевым «темперамент врожденного бунтаря». Индивидуальный поиск художника вторил эволюции мировой художественной культуры, и можно проследить, как глобальная, уже написанная история преломляется в трудах отдельной личности.
Сам пример Омельченко учит предельной честности. Он утверждал прозрачные и понятные профессиональные принципы: неустанную работу, открытость новому, постоянное стремление к истине. У него можно учиться тому, как не эксплуатировать однажды найденное, оставлять достигнутое и относиться к нему легко; как быть преданным своему делу, когда «кроме живописи, ничего не надо» ; как не бояться самостоятельно мыслить, не вставать на чью-то сторону, занимать позицию философа. Как писал В. Франкл, «существовать – значит постоянно выходить за пределы самого себя». Кажется, к Геннадию Омельченко это относилось в полной мере.
Адель Ким, искусствовед
